Идея о живых носителях счастья и благополучия распространялась и на живность, которую называли «уруулаах» и «cуэhy тэрдэ». Рассказывали о том, как ушло счастье в живности после погибели и продажи «уруулаах» и «cуэhy тэрдэ». Поверившие в чудо превращали то животное в живую святыню «ытык c?эhу». Таковыми становились лошадь, корова, олень, собака. У таких животных не обрезывали хвост, гриву, рога. Их не понукивали, не стегали плетью. В особые дни их украшали салама: тряпичной и лентами. Рядом с такими «ытык», в семье могли встречаться и шаманские «толук ытык» (тыын толук ытык), по-эвенски «ыдьык». Это были животные, на которых шаман «перенёс» тот или иной смертельный недуг их хозяина. Таковыми могли стать любые виды домашних животных. Считалось, пока здравствует то животное, здравствовать должен был и его хозяин. Относились к таким животным как к человеку, т. е. как к их хозяину. В подобном же положении находились и матёрые: «мать-корова» (ийэ ынах), «мать-кобылица» (ийэ биэ) и т. п.

Вышеприведенные попытки овеществлять части счастья и физически перебрасывать их по своему усмотрению на новые адреса есть стремление восстать против немилости рока и судьбы. Выходит, с самой зари диринговой сапиентации человечество взялось за попытку урегулировать своим разумом не только одни физические рычаги выживания, т. е. у него проявились и задатки недюжинного философа. К попыткам урегулировать распределение счастий практически являются чуть ли не все обычаи по заманиванию, задабриванию и расположению к себе всех видов духов и богов.

Понятие «байанайдаах булчут» (охотник с Байанаем) имело и хвалебное, и осуждающее значения. В первом случае имели в виду мастера дела, которому благоволит

Имел место обычай приобретения подобных шаманских духов и в деле обогащения любыми видами жизненных ценностей. Духи те, хоть и помогали обогащению, оставались мучительно кровожадными, как и в шаманском Байанае. Людей, имевших приобретенных шаманских духов в целях обогащения, называли «ньаадьылаах» или «тангхалаах». Короче, те два термина являлись названиями указанных шаманских духов. При этом шаманское «ньаадьы» синонимично понятию «ньаадьы» - «женщина родичка из брачной фратрии». Слово «тангха» - судьба. Указанных шаманских духов явно назвали «тангха» за Их вмешательство в дела судьбы и рока «тангха». Обычай подслушивания тангха есть не что иное, как подслушивание болтовни таких незаконно вмешивающихся в дела натурального «Taнгxa» (судьбы), как те шаманские духи и другие. Выходит, чиновничьими делами судьбы «тангха» распоряжались кому не лень. Сам же термин «тангха» - одноязычный родственник «тангра». Последний в превосходной степени при помощи «-ра». А у первого превосходную «-ра» заменила «ка» (ха) - «человек». К изложенной серии относится также обычай обвинения о якобы краже удойности у коров соседей. Поводом к всплытию на поверхность того обычая всегда служила эпидемия какой-то лактационной болезни дойных коров.

Эпидемия та всегда поднималась в самый разгар летнего большого молока. Больные тем недугом коровы сильно худели, высыхала шерсть, становился ломким хвост, сморщивалось вымя, покрывались трещинами рога, копыта, соски. Удойность у них или резко падала, или прекращалась вовсе. В последнем случае из сосков вытекала прозрачная жидкость. При этом данным недугом страдали одни дойные коровы. Вследствие той болезни начиналась и гибель молочных телят. Над скотоводами повисала угроза голодной зимовки без молочных продуктов. Вот тогда-то от безвыходности скотоводы принимались днём с огнём искать колдунью, якобы «укравшую» у них удойность коров. Поиски те практически являлись якутской разновидностью всемирно известной африканской «охоты на ведьм», напоминающей поиски «козла отпущения». Поиски «ведьм», т. е. колдуний, якобы колдующих удойность, начинались с обычной массовой самодеятельности, т. е. от выдумываний: якобы кто, когда и где «увидел воочию» как та или иная колдунья-воровка тайком подходила к чужим коровам и делала магические хватательные или поглаживающие движения по вымени и копчику дойных коров. Количество «очевидцев» тут увеличивалось подобно выдумкам кто, где и когда увидел абаасы. Рассказывали также о том, как та колдунья выдаивает от одной своей коровы молоко, равное удою трёх-четырёх обычных коров. К тем рассказам добавляли о том, что то «краденое» колдовское молоко кишмя кишит шевелящимися мельчайшими белыми червячками и молочная посуда у неё в погребе окружена ящерицами и лягушками. Иные, проходя мимо, подбрасывали в молочный погреб колдуньи разных пресмыкающихся гадов для вещественности «доказательства». По ядовитости и остроте жанра, подобные «были» не имели себе равных. Тут у якутских рассказчиков появлялся такой баснословной силы дар, что сам Н.В.Гоголь позавидовал бы им.

У подозренной в колдовстве тайком протыкали её

Некоторые из тех натерпевшихся старых бедолаг всё же дотянули до моей молодости. По их словам, обвинение в подобной колдовской «краже молока» практически было коллективным убийством, ибо многие из преследуемых накладывали на себя руку или сходили с ума. Такова была жестокость «культуры» суеверия. Впрочем, как мне удалось выяснить позже, изучая шаманизм, у других народов бывшего СССР, подобное обвинение в якобы краже удойности молока у коров соседей, имело место почти у всех скотоводов бывшего СССР. Следовательно, лактационная болезнь утери удойности у коров было общераспространенным недугом молочного скота.

Что касается самой проблемы подобного вида колдовства, то у меня возникли было подозрения о возможном отрицании самими преследованными о былом пользовании ими тем видом колдовства. Короче, и я поневоле временно принял сторону массовых, уверявших о наличии факта подобного рода колдовства. Отсюда, не веря личным своим возможностям, я всюду пустил по горячим следам того явления экспертов из числа бывших шаманов, отошедших по ненадобности от шаманства. Последние, уже сложившие все свои шаманские доспехи в гроб, охотно принимались расследовать у оставшихся в живых преследованных за колдовскую «кражу молока». И вывод у них всюду был одинаков. Подобного типа колдовство вовсе не имело места в арсеналах магий и колдовств. Следовательно, обвиненные были простыми козлами отпущения для самоуспокоения от эпидемии той лактационной болезни дойных коров. Выходит, жестокость ситуации сама по себе создавала суеверную жестокость. Отсюда возникает вопрос: «Что же за неумолимые ситуации вызывали в своё время жестокость «богатырствований» олонхо? Ведь, по олонхо, «богатырствование» есть жесточайшее избегание мирных компромиссов и решения

Создание этносов на неравных льготных условиях тотчас же перешло в этнический скандал, продолжавшийся полтора века. Он у якутов был окрещён «кровавым веком кыргыса» или «веком охоты на людей за их имена» (аатын ылаары). По народной трактовке, «кыргысов век» охотился за каждым, чтобы «отнять у него имя». Говоря иначе, сборщики ясака охотились за каждым, чтобы его имя записать в качестве плательщика ясака в списки того или иного новосоздаваемого этноса,

Как на практике жизни протекала «кыргысова кровавая охота» за каждым именем «неясачного» «сошлого» для занесения в списки этносов сохранила детская «игра в кыргыс». Будучи маленьким, я играл в ту игру. Игра начиналась от догонялок. Догнавши, вступали или в драку, или в борьбу. Победитель садился верхом на поверженного крича: «Будешь платить дань?» (Даангнын биэрэ5ин дуо?) или «Отдаёшь имя своё?» (Ааккын биэрэ5ин дуо?). У ребят погорячей не обходилась эта игра без крови из носа. Вот эта и была игра в «кровь кыргыса». Игру ту дети не взяли с потолка. Такова явно была картина административного «рождения» этносов Якутии путём персональной ловли каждого для занесения в списки ясакоплательщиков, т. е. в только что создаваемые этносы. Отсюда, те ясачные списки и есть свидетельства о рождении всех этносов Якутии. Документа точнее не отыскать. Собственно, «этнос», «народ» и «нация» - политико-административные понятия для коллективной самозащиты или для коллективного навязывания своей воли другим более слабым. Подобное «рождение» якутов, как народа, поняли даже неграмотные якуты XIX века. И свою родословную единогласно начинают от Тыгына - человека XVII века.

Выходит, учёное якутоведение уступает тем якутам XIX века в понимании будничных истин жизни.

При создании этносов путём подобного администрирования, и этнонимы к ним были закреплены отнюдь не по желаниям. Недовольство этим получило своё выражение в виде возникновения в массовом порядке самоназваний, переводимых как «настоящий человек».

Таковы: ненец - нэнэй, гольд - ульч, Ойрот - тыва и т. п.

Этноним «йака» (йука) - точная копия юкагирского «йука», только без «-гир».

Якутское «Одун хаантан» («от крови Одун») - опять точная копия юкагирского одул. Только множественные числа образованы у них из разных звуков «-н» и «-л».

Юкагирское «омок» у якутов «омук» - это брачная фратрия. У американских индейцев также имелось племя Омок (см.: песнь «Трубка мира» в эпосе «Песнь о Гайавате»).

Якутское «хой баhа» - поклонение черепу - опять копия юкагирского поклонения черепу «койл».

«Тыы», «хайыhрар» якутов аналогичны юкагирскому.

Якутское «унгк» и «унгкуу» сконструированы по-юкагирски.

Не слишком ли много параллелей? Тогда «саха» откуда? Это же йака, hака, саха - название трёх сагаязычий: хакасского сага-языка, долганского сага-языка и якутского сага-языка. И какое имеем основание не верить заявлению самого якутского языка, что он родом от трёх сагаязычий «ус саха», рождённых языком урэн-урэнхай, уренгой? И почему он не заявляет, что он и от тюркского, хунхузско-хунского, монгольского и курыканского языков? Выходит, мы предвзято затыкаем себе уши, когда живой свидетель говорит не в нашу пользу. Всё же случайно угодили в точку, когда назвали свою республику «Саха-Якутия», ибо мы выделили себя от сага-хакасского и от сага-долганского.

Теперь предстоит возрождение лица народа в личных именах. Ведь, «кыргысов век» не зря охотился за нашими именами. За уничтожение их и замену церковными именами давали звание «новокрещенец», освобождали

При ином подходе не были бы выставлены как свидетельство о переселении с юга, нашпигованные байками о дураках, подделки спуска с небес Эр Соготоха Элляя - как спуск вниз по течению с верховьев Лены.

При сегодняшних обычаях главными причинами замены родного языка на чужой являются или численное меньшинство в преобладающей иноязычной среде, или утрата родным языком кормящих качеств. Численное меньшинство малоязычных в якутоязычной среде было создано при поселковании и укрупнении посёлков. С того рубежа пошли исчезать языки малочисленных и количество самих малочисленных через замену этнической принадлежности. То явление сегодня часто объявляют вымиранием малочисленных. А на деле - это не вымирание, а дезертирство из ряда своего этноса и переход дезертиров в ряды других этносов. А происходит подобное по нескольким причинам. Главная из них - стыд за свой этнос и зависть другим. Это извечная причина, погубившая все усопшие этносы и народы планеты. Стыд за свой этнос и зависть другим - страшно прилипчивая психологическая эпидемия. Как появятся симптомы этой эпидемии, редкий из этносов выздоравливает и больной становится почти обречённым. Одними мерами восстановления языка, подобных больных не спасти. Стыд за свой этнос и зависть другим разъедает подобный этнос, как ржавчина металл. До советского времени, пока якуты гордились своими победами над малочисленными, сильный якутский этнос был одним из здоровейших в своём регионе. А вот после распространения через образованность путаниц о якобы южном происхождении народа, в душе якутского этноса появилась первая ржа зависти южанам и чувство стыда за своё рождение на Севере и за принадлежность к слишком мирному этносу, не обагрившему свою биографию пролитым морем чужой крови. И стыд за чрезмерную мирность своих диринговых пращуров заставил объявить свой этнос произошедшим от кого угодно, отличившегося

Между тем обычай распада якутского языка на несклеиваемые осколки профессиональных «языков» и замены родного языка чужими уже перешёл в неумолимо незатормаживаемую закономерность. Якутский язык в перспективе ожидает та же участь, что постигла языки малочисленных. Утрата родного языка началась с городов, райцентров и промпосёлков. Процесс ныне переходит к укрупнённым и малым посёлкам глубинок. Как подвезёт железная дорога дополнительный контингент иноязычных, процесс пойдёт галопировать. Отсюда, изначальное распространение сага-язычия (взамен тунгусо-язычию) явно шло по сегодняшней же схеме от эпицентров к перифериям. Остатки того же процесса с сохранением даже акцентов сохраняются и поныне. Однако изучать их закономерности и детали некому: всё валят на говоры «единого, неделимого» якутского языка, вплоть до отнесения к диалекту якутского языка долганского сага-языка - пращура якутского сага-язычия. Отнесение

Изучать причины самоприготовления якутским языком к уходу в небытие практически некому. Предпринимаемые сегодня меры по спасению языка, на мой взгляд, наоборот приведут к ускорению кончины языка. Прежде всего, придумывание новых, с потолка взятых, терминов на самые ходовые понятия дополнительными сложностями ещё больше оттолкнет от языка желающих пользоваться им. Пополнение словаря давно забытой архаикой, обслуживавшей давно отошедшие из жизни понятия и занятия, ляжет на мозги ненужным отяжеляющим балластом. Обогащение таким образом словаря, разумеется, послужит предметом гордости, когда якутский язык потом займёт место среди мёртвых языков. Сегодня же покидаемому якутскому языку больше нужны не его осложнение нафталинностями, а упрощение и делание его лаконичным деловым. На планете сегодня всюду идёт именно подобный процесс. Там дело дошло до того, что литературную классику заменили краткими комиксами и господствующим становится лаконичный деловой язык журналистики. Стихийно и у нас язык журналистики давно стал преобладающим. Только его деловитость в последнее время расстроили мода романа «Тыгын дархан» и язык шаманистики. Обе эти моды ввели архаику и витиеватую велеречивость и многословие. Сам же ход жизни пошёл требовать экономию не только в рублях, но и в словах.

Подлинные причины постепенного отхода от жизни

Так, якуты ещё до Р.К. Маака, то есть до середины XIX в., оставались древоедами и рыбоедами. Сегодня под конец лишённое кормовой базы, якутское скотоводство постепенно перестаёт кормить якутов. Вместе с вымиранием скотоводства, естественно, идёт на убыль и привязанный к нему якутский язык. Последнему дадут свежее дыхание, если к новым нескотоводческим кормящим занятиям